Перед нами рассказ «Холодная осень» Бунина. Прочитав его, еще раз понимаешь: так глубоко и проникновенно передать то, что находится за пределами человеческого разума и восприятия, может только гений. Казалось бы, простая история, где есть он, она, взаимные чувства, затем война, смерть, скитания. Россия в ХХ веке пережила не одну войну, и миллионы людей познали подобные трагедии, но... Всегда есть слово «но», которое не то, чтобы отрицает, а скорее напоминает о неповторимости чувств и переживаний каждого человека. Не зря произведение «Холодная осень» входит в цикл рассказов И. А. Бунина «Темные аллеи», в котором автор более тридцати раз повторился: писал, по сути, об одном и том же — о любви, но всякий раз по-разному.
Извечная тема в творчестве писателя
Содержит рассказ «Холодная осень» (Бунин) анализ извечной темы: судьба каждого отдельно взятого человека и есть ответ на вопрос, Человек своей жизнью, с рождения и до самой смерти, проживает свою историю любви, и дает свой ответ. Это и есть правда, потому что он заплатил за это самую большую цену — свою жизнь. Может ли нам пригодиться этот опыт? И да, и нет... Он может придать нам сил, вдохновения, укрепить нашу веру в любовь, но Вселенная ждет от нас чего-то абсолютно нового, неповторимого, непостижимого, чтобы последующие поколения вдохновлялись уже нашими историями. Получается, что любовь — это бесконечность жизни, где не было начала и не будет конца.
«Холодная осень», Бунин: содержание
«В июне того года он гостил у нас в имении...» - с этих слов начинается рассказ, и у читателя невольно создается впечатление, что перед ним некий отрывок из дневника, вырванный где-то посередине. Это одна из особенностей данного произведения. Главная героиня, от лица которой ведется повествование, начинает свой рассказ с прощальной встречи с ее возлюбленным. Мы ничего не знаем об их прошлых отношениях, о том, когда и как началась их любовь. Перед нами, по сути, уже развязка: влюбленные и их родители договорились о скорой свадьбе, и будущее видится в светлых тонах, но... Но отец героини приносит газету с печальными известиями: в Сараево убит Фердинанд, австрийский кронпринц, и значит, война неминуема, расставание молодых людей неизбежно, и до развязки еще далеко.
Сентябрь. Он приехал всего на один вечер, чтобы проститься перед отъездом на фронт. Вечер прошел удивительно тихо, без лишних фраз, без особенных чувств и эмоций. Каждый старался скрыть то, что творилось внутри: страх, тоску и бесконечную грусть. Она рассеяно подошла к окну и выглянула в сад. Там на черном небе холодно и остро сверкали ледяные звезды. Мама старательно зашивала шелковый мешочек. Все знали, что там внутри — золотой образок, который некогда служил оберегом на фронте для деда и прадеда. Это было трогательно и жутко. Вскоре родители пошли спать.
Оставшись одни, они еще недолго посидели в столовой, а затем решили пройтись. На улице стало холодно. На душе становилось все тяжелее... Воздух совсем зимний. Этот вечер, эта холодная осень навсегда останутся в их памяти. Он не знал, как сложится его судьба, но надеялся, что она не сразу забудет его, если он погибнет. Самое главное, чтобы она пожила, порадовалась, и прожила счастливую жизнь, а он обязательно будет ждать ее там... Она горько заплакала. Она боялась и за него, и за себя: а вдруг его и правда не станет, и однажды она забудет его, ведь все имеет свой конец...
Рано утром он уехал. Они долго стояли и смотрели ему вслед. «Убили его - какое странное слово! - через месяц, в Галиции» - вот она развязка, которая уместилась в одном единственном предложении. Эпилог — это дальнейшие тридцать лет — бесконечная череда событий, которые с одной стороны были важными, значительными, а с другой... Смерть родителей, революция, бедность, брак с пожилым военным в отставке, побег из России, еще одна смерть — кончина мужа, а затем и его племянника с женой, скитания по всей Европе с их маленькой дочкой. Что все это было? Главная героиня подводит итог и сама себе отвечает: только тот далекий, уже едва различимый холодный осенний вечер, а все остальное — ненужный сон.
Анализ "Холодной осени" Бунина И.А.
Время. Что это такое? Мы привыкли всему давать обозначение: часы, минуты, сутки. Мы делим жизнь на прошлое и будущее, стараясь все успеть и не пропустить главного. А что это - главное? Анализ «Холодной осени» Бунина И.А. показал, как автор передал условность существующего миропорядка. Пространство и время принимают другие формы и окрашиваются совсем в иные тона в душе человека. Описание последнего в их жизни осеннего вечера занимает большую часть произведения, в то время как тридцать лет жизни — всего один абзац. Во время ужина в столовой вместе с главной героиней мы ощущаем едва уловимые вздохи, замечаем каждый наклон головы, видим бесконечно меняющиеся всех присутствующих, и незаметно к нам приходит понимание того, что все эти малозначительные на первый взгляд детали и есть самое важное.
Детальное описание столовой с запотевшими от самовара окнами, жаркой лампы над столом в первой части рассказа противопоставляется бесконечному списку городов и стран, в которых пришлось побывать нашей героине: Чехия, Турция, Болгария, Бельгия, Сербия, Париж, Ницца... От небольшого и уютно-нежного дома веет теплом и счастьем, в то время как от прославленной Европы с «коробками из шоколадного магазина в атласной бумаге с золотыми шнурочками» — серостью и равнодушием.
Продолжая анализ «Холодной осени» Бунина И.А., хочется остановиться на «тайном психологизме», который используется писателем для передачи внутренних переживаний главных действующих лиц. Прощальная встреча имеет свое лицо и изнанку: внешняя безучастность, притворная простота и рассеянность главных героев скрывают их внутреннее смятение и страх перед будущим. Вслух произносятся незначительные фразы, преувеличенно спокойные слова, в голосе звучат ноты безразличия, но за всем этим чувствуется возрастающее волнение и глубина чувств. От этого становится «трогательно и жутко», «грустно и хорошо»...
Заканчивая анализ «Холодной осени» Бунина И.А., обратим внимание еще на одну немаловажную деталь. Персонажей в рассказе не так много: герой и героиня, родители, муж, его племянник с женой и маленькой дочкой... Но кто они? Ни одно имя не названо. Хотя в самом начале звучит имя кронпринца — Фердинад, убийство которого стало предлогом для и привело к описываемой трагедии. Таким образом, автор пытается донести, что трагическая судьба главных героев как исключительна, так и типична, потому что война — это всеобщая трагедия, которая редко кого обходит стороной.
Бунин Иван Алексеевич
Холодная осень
Иван БУНИН
Холодная осень
В июне того года он гостил у нас в имении - всегда считался у нас своим человеком: покойный отец его был другом и соседом моего отца. Пятнадцатого июня убили в Сараеве Фердинанда. Утром шестнадцатого привезли с почты газеты. Отец вышел из кабинета с московской вечерней газетой в руках в столовую, где он, мама и я еще сидели за чайным столом, и сказал:
Ну, друзья мои, война! В Сараеве убит австрийский кронпринц. Это война!
На Петров день к нам съехалось много народу, - были именины отца, - и за обедом он был объявлен моим женихом. Но девятнадцатого июля Германия объявила России войну...
В сентябре он приехал к нам всего на сутки - проститься перед отъездом на фронт (все тогда думали, что война кончится скоро, и свадьба наша была отложена до весны). И вот настал наш прощальный вечер. После ужина подали, по обыкновению, самовар, и, посмотрев на запотевшие от его пара окна, отец сказал:
Удивительно ранняя и холодная осень!
Мы в тот вечер сидели тихо, лишь изредка обменивались незначительными словами, преувеличенно спокойными, скрывая свои тайные мысли и чувства. С притворной простотой сказал отец и про осень. Я подошла к балконной двери и протерла стекло платком: в саду, на черном небе, ярко и остро сверкали чистые ледяные звезды. Отец курил, откинувшись в кресло, рассеянно глядя на висевшую над столом жаркую лампу, мама, в очках, старательно зашивала под ее светом маленький шелковый мешочек, - мы знали какой, - и это было и трогательно и жутко. Отец спросил:
Так ты все-таки хочешь ехать утром, а не после завтрака?
Да, если позволите, утром, - ответил он. - Очень грустно, но я еще не совсем распорядился по дому. Отец легонько вздохнул:
Ну, как хочешь, душа моя. Только в этом случае нам с мамой пора спать, мы непременно хотим проводить тебя завтра...
Мама встала и перекрестила своего будущего сына, он склонился к ее руке, потом к руке отца. Оставшись одни, мы еще немного побыли в столовой, я вздумала раскладывать пасьянс, - он молча ходил из угла в угол, потом спросил:
Хочешь, пройдемся немного?
На душе у меня делалось все тяжелее, я безразлично отозвалась:
Хорошо...
Одеваясь в прихожей, он продолжал что-то думать, с милой усмешкой вспомнил стихи Фета:
Какая холодная осень!
Надень свою шаль и капот...
Не помню. Кажется, так:
Смотри - меж чернеющих сосен
Как будто пожар восстает...
Какой пожар?
Восход луны, конечно. Есть какая-то деревенская осенняя прелесть в этих стихах: "Надень свою шаль и капот..." Времена наших дедушек и бабушек... Ах, боже мой, боже мой!
Ничего, милый друг. Все-таки грустно. Грустно и хорошо. Я очень, очень люблю тебя...
Одевшись, мы прошли через столовую на балкон, сошли в сад. Сперва было так темно, что я держалась за его рукав. Потом стали обозначаться в светлеющем небе черные сучья, осыпанные минерально блестящими звездами. Он, приостановясь, обернулся к дому:
Посмотри, как совсем особенно, по-осеннему светят окна дома. Буду жив, вечно буду помнить этот вечер...
Я посмотрела, и он обнял меня в моей швейцарской накидке. Я отвела от лица пуховый платок, слегка отклонила голову, чтобы он поцеловал меня. Поцеловав, он посмотрел мне в лицо.
Как блестят глаза, - сказал он. - Тебе не холодно? Воздух совсем зимний. Если меня убьют, ты все-таки не сразу забудешь меня?
Я подумала: "А вдруг правда убьют, и неужели я все-таки забуду его в какой-то короткий срок - ведь все в конце концов забывается?" И поспешно ответила, испугавшись своей мысли:
Не говори так! Я не переживу твоей смерти! Он, помолчав, медленно выговорил:
Ну что ж, если убьют, я буду ждать тебя там. Ты поживи, порадуйся на свете, потом приходи ко мне.
Я горько заплакала...
Утром он уехал. Мама надела ему на шею тот роковой мешочек, что зашивала вечером, - в нем был золотой образок, который носили на войне ее отец и дед, - и мы перекрестили его с каким-то порывистым отчаянием. Глядя ему вслед, постояли на крыльце в том отупении, которое всегда бывает, когда проводишь кого-нибудь на долгую разлуку, чувствуя только удивительную несовместность между нами и окружавшим нас радостным, солнечным, сверкающим изморозью на траве утром. Постояв, вошли в опустевший дом. Я пошла по комнатам, заложив руки за спину, не зная, что теперь делать с собой и зарыдать ли мне или запеть во весь голос...
Убили его - какое странное слово! - через месяц, в Галиции. И вот прошло с тех пор целых тридцать лет. И многое, многое пережито было за эти годы, кажущиеся такими долгими, когда внимательно думаешь о них, перебираешь в памяти все то волшебное, непонятное, непостижимое ни умом, ни сердцем, что называется прошлым. Весной восемнадцатого года, когда ни отца, ни матери уже не было в живых, я жила в Москве, в подвале у торговки на Смоленском рынке, которая все издевалась надо мной: "Ну, ваше сиятельство, как ваши обстоятельства?"
Я тоже занималась торговлей, продавала, как многие продавали тогда, солдатам в папахах и расстегнутых шинелях кое-что из оставшегося у меня, то какое-нибудь колечко, то крестик, то меховой воротник, побитый молью, и вот тут, торгуя на углу Арбата и рынка, встретила человека редкой, прекрасной души, пожилого военного в отставке, за которого вскоре вышла замуж и с которым уехала в апреле в Екатеринодар. Ехали мы туда с ним и его племянником, мальчиком лет семнадцати, тоже пробиравшимся к добровольцам, чуть не две недели, - я бабой, в лаптях, он в истертом казачьем зипуне, с отпущенной черной с проседью бородой, - и пробыли на Дону и на Кубани больше двух лет. Зимой, в ураган, отплыли с несметной толпой прочих беженцев из Новороссийска в Турцию, и на пути, в море, муж мой умер в тифу. Близких у меня осталось после того на всем свете только трое: племянник мужа, его молоденькая жена и их девочка, ребенок семи месяцев. Но и племянник с женой уплыли через некоторое время в Крым, к Врангелю, оставив ребенка на моих руках. Там они и пропали без вести. А я еще долго жила в Константинополе, зарабатывая на себя и на девочку очень тяжелым черным трудом. Потом, как многие, где только не скиталась я с ней! Болгария, Сербия, Чехия, Бельгия, Париж, Ницца...
Девочка давно выросла, осталась в Париже, стала совсем француженкой, очень миленькой и совершенно равнодушной ко мне, служила в шоколадном магазине возле Мадлэн, холеными ручками с серебряными ноготками завертывала коробки в атласную бумагу и завязывала их золотыми шнурочками; а я жила и все еще живу в Ницце чем бог пошлет... Была я в Ницце в первый раз в девятьсот двенадцатом году - и могла ли думать в те счастливые дни, чем некогда станет она для меня!
Так и пережила я его смерть, опрометчиво сказав когда-то, что я не переживу ее. Но, вспоминая все то, что я пережила с тех пор, всегда спрашиваю себя: да, а что же все-таки было в моей жизни? И отвечаю себе: только тот холодный осенний вечер. Ужели он был когда-то? Все-таки был. И это все, что было в моей жизни - остальное ненужный сон. И я верю, горячо верю: где-то он ждет меня - с той же любовью и молодостью, как в тот вечер. "Ты поживи, порадуйся на свете, потом приходи ко мне..." Я пожила, порадовалась, теперь уже скоро приду.
Бунин Иван Алексеевич
Холодная осень
Иван БУНИН
Холодная осень
В июне того года он гостил у нас в имении - всегда считался у нас своим человеком: покойный отец его был другом и соседом моего отца. Пятнадцатого июня убили в Сараеве Фердинанда. Утром шестнадцатого привезли с почты газеты. Отец вышел из кабинета с московской вечерней газетой в руках в столовую, где он, мама и я еще сидели за чайным столом, и сказал:
Ну, друзья мои, война! В Сараеве убит австрийский кронпринц. Это война!
На Петров день к нам съехалось много народу, - были именины отца, - и за обедом он был объявлен моим женихом. Но девятнадцатого июля Германия объявила России войну...
В сентябре он приехал к нам всего на сутки - проститься перед отъездом на фронт (все тогда думали, что война кончится скоро, и свадьба наша была отложена до весны). И вот настал наш прощальный вечер. После ужина подали, по обыкновению, самовар, и, посмотрев на запотевшие от его пара окна, отец сказал:
Удивительно ранняя и холодная осень!
Мы в тот вечер сидели тихо, лишь изредка обменивались незначительными словами, преувеличенно спокойными, скрывая свои тайные мысли и чувства. С притворной простотой сказал отец и про осень. Я подошла к балконной двери и протерла стекло платком: в саду, на черном небе, ярко и остро сверкали чистые ледяные звезды. Отец курил, откинувшись в кресло, рассеянно глядя на висевшую над столом жаркую лампу, мама, в очках, старательно зашивала под ее светом маленький шелковый мешочек, - мы знали какой, - и это было и трогательно и жутко. Отец спросил:
Так ты все-таки хочешь ехать утром, а не после завтрака?
Да, если позволите, утром, - ответил он. - Очень грустно, но я еще не совсем распорядился по дому. Отец легонько вздохнул:
Ну, как хочешь, душа моя. Только в этом случае нам с мамой пора спать, мы непременно хотим проводить тебя завтра...
Мама встала и перекрестила своего будущего сына, он склонился к ее руке, потом к руке отца. Оставшись одни, мы еще немного побыли в столовой, я вздумала раскладывать пасьянс, - он молча ходил из угла в угол, потом спросил:
Хочешь, пройдемся немного?
На душе у меня делалось все тяжелее, я безразлично отозвалась:
Хорошо...
Одеваясь в прихожей, он продолжал что-то думать, с милой усмешкой вспомнил стихи Фета:
Какая холодная осень!
Надень свою шаль и капот...
Не помню. Кажется, так:
Смотри - меж чернеющих сосен
Как будто пожар восстает...
Какой пожар?
Восход луны, конечно. Есть какая-то деревенская осенняя прелесть в этих стихах: "Надень свою шаль и капот..." Времена наших дедушек и бабушек... Ах, боже мой, боже мой!
Ничего, милый друг. Все-таки грустно. Грустно и хорошо. Я очень, очень люблю тебя...
Одевшись, мы прошли через столовую на балкон, сошли в сад. Сперва было так темно, что я держалась за его рукав. Потом стали обозначаться в светлеющем небе черные сучья, осыпанные минерально блестящими звездами. Он, приостановясь, обернулся к дому:
Посмотри, как совсем особенно, по-осеннему светят окна дома. Буду жив, вечно буду помнить этот вечер...
Я посмотрела, и он обнял меня в моей швейцарской накидке. Я отвела от лица пуховый платок, слегка отклонила голову, чтобы он поцеловал меня. Поцеловав, он посмотрел мне в лицо.
Как блестят глаза, - сказал он. - Тебе не холодно? Воздух совсем зимний. Если меня убьют, ты все-таки не сразу забудешь меня?
Холодная осень.В июне того года он гостил у нас в имении, где всегда считался своим человеком, потому что его покойный отец был другом и соседо м моего папеньки. На именины отца - Петров день - к нам съехалось много народу, и за обедом он был объявлен моим женихом. Но пятнадцатого июня убили в Сараеве австрийского кронпринца Фердинанда, а утром шестнадцатого отец вышел из кабинета с московской вечерней газетой в руках в столовую, где он, мама и я еще сидели за чайным столом, и сказал, что началась война. А уже девятнадцатого июля Германия объявила войну России. Все тогда думали, что она кончится скоро, и свадьба наша была отложена до весны.
В сентябре жених приехал к нам всего на сутки - проститься перед отъездом на фронт. И вот настал наш прощальный вечер. «Мы в тот вечер сидели тихо, лишь изредка обменивались незначительными словами, преувеличенно спокойными, скрывая свои тайные мысли и чувства».
После ужина папенька, посмотрев на запотевшие от кипящего самовара окна, сказал: «Удивительно ранняя и холодная осень!» Я подошла к балконной двери и протерла платком стекло: в саду, на черном небе, ярко и остро сверкали чистые ледяные звезды. Отец курил, откинувшись в кресле, рассеянно глядя на висевшую над столом лампу, мама, в очках, старательно зашивала под ее светом маленький шелковый мешочек,- «мы знали какой,- и это было и трогательно и жутко».
Отец спросил, хочет жених ехать рано утром или после завтрака, и тот ответил, что уедет рано. Тогда отец вздохнул, и они с мамой ушли спать, чтобы завтра встать пораньше и прийти проводить его. Мама встала, перекрестила своего будущего сына, а зять склонился к ее руке, потом к руке отца. Мы остались одни, еще немного побыли в столовой, потом решили пройтись немного. На душе у меня делалось все тяжелее.
«Одеваясь в прихожей, он, продолжая что-то думать, с милой усмешкой вспомнил стихи Фета:
Какая холодная осень!
Надень свою шаль и капот.
Смотри - меж чернеющих сосен
Как будто пожар восстает».
Потом сказал, что в этих стихах есть |<акая-то деревенская осенняя прелесть, что ему грустно и что очень меня любит. Мы прошли через столовую на балкон, направились в сад. В светлеющем небе понемногу обозначились черные сучья, осыпанные блестящими звездами. «Он, приостановясь, обернулся к дому: Посмотри, как совсем особенно, по-осеннему светят окна дома. Буду жив, вечно буду помнить этот вечер…
Я посмотрела, и он обнял меня в моей швейцарской накидке. Я отвела от лица пуховый платок, слегка отклонила голову, чтобы он поцеловал меня. Поцеловав, он посмотрел мне в лицо. Как блестят глаза,- сказал он.- Тебе не холодно? Воздух совсем зимний. Если меня убьют, ты все-таки не сразу забудешь меня?
Я подумала: «А вдруг правда убьют? И неужели я все-таки забуду его в какой-то срок - ведь все в конце концов забывается?» И поспешно ответила, испугавшись своей мысли: Не говори так! Я не переживу твоей смерти!
Он, помолчав, медленно выговорил: Ну что ж, если убьют, я буду ждать тебя там. Ты поживи, порадуйся на свете, потом приходи ко мне.
Я горько заплакала».
А утром он уехал. Перед отъездом мама надела ему зятю шею тот мешочек, что шила вечером, в нем был золотой образок, который носили на войне ее отец и дед. Мы все с отчаянием перекрестили его и постояли на крыльце, глядя ему вслед, «чувствуя только удивительную несовместность между нами и окружавшим нас радостным, солнечным, сверкающим изморозью на траве утром. Постояв, вошли в опустевший дом. Я пошла по комнатам, заложив руки за спину, не зная, что теперь делать с собой и зарыдать ли мне или запеть во весь голос».
Его убили через месяц, в Галиции. С тех пор прошло целых тридцать лет. «И многое, многое пережито было за эти годы, кажущиеся такими долгими, когда внимательно думаешь о них, перебираешь в памяти все то волшебное, непонятное, непостижимое ни умом, ни сердцем, что называется прошлым».
Весной восемнадцатого года ни отца, ни матери уже не было в живых. Я жила в Москве, у торговки на Смоленском рынке, в подвале, тоже занималась торговлей, продавала, как многие сбывали тогда, кое-что из оставшегося у меня: то какое-нибудь колечко, то крестик. Торговка все издевалась надо мной: «Ну, ваше сиятельство, как ваши обстоятельства?» Стоя на углу Арбата и рынка, я познакомилась с человеком редкой, прекрасной души, пожилым военным в отставке, вышла вскоре за него замуж и в апреле уехала в Екатеринодар. Две недели мы с ним и его семнадцатилетним племянником добирались туда, одетые по-крестьянски: я в лаптях, он в истертом казачьем зипуне, с черной с проседью бородой. На Дону и Кубани мы пробыли больше двух лет. Наконец зимой, в ураган, отплыли из Новороссийска в Турцию с несметной толпой беженцев. По дороге, в море, мой муж умер от тифа. У меня после того осталось только трое близких: племянник мужа, его молоденькая жена и их ребенок - девочка семи месяцев. Племянник с женой, оставив дочь со мной, уплыли через некоторое время к Врангелю в Крым и пропали без вести.
Я еще долго жила в Константинополе, зарабатывая на себя и девочку тяжелым черным трудом. Потом я с ней, как и другие беженцы, скиталась по Болгарии, Сербии, Чехии, Бельгии, жила в Париже и Ницце. Девочка выросла, стала очень миленькой, осталась в Париже, где служила в шоколадном магазине, «холёными ручками с серебряными ноготками завертывала коробки в атласную бумагу и завязывала их золотыми шнурочками». Я жила и все еще живу в Ницце чем Бог пошлет, а она теперь совершенно равнодушна ко мне. Когда в девятьсот двенадцатом году я в первый раз была в Ницце, то не могла и подумать, чем некогда станет для меня этот город!
«Так и пережила я его смерть, опрометчиво сказав когда-то, что я не переживу ее. Но, вспоминая все то, что я пережила с тех пор, всегда спрашиваю себя: да, а что же все-таки было в моей жизни? И отвечаю себе: только тот холодный осенний вечер. …И это все, что было в моей жизни,- остальное ненужный сон. И я верю, горячо верю: где-то там он ждет меня - с той же любовью и молодостью, как в тот вечер. «Ты поживи, порадуйся на свете, потом приходи ко мне…» Я пожила, порадовалась, теперь уже скоро приду».
Дмитрий Шмарин. Осень. Прощание. 1914 год
Иван Бунин
ХОЛОДНАЯ ОСЕНЬ
В июне того года он гостил у нас в имении - всегда считался у нас своим человеком: покойный отец его был другом и соседом моего отца. Пятнадцатого июня убили в Сараеве Фердинанда. Утром шестнадцатого привезли с почты газеты. Отец вышел из кабинета с московской вечерней газетой в руках в столовую, где он, мама и я еще сидели за чайным столом, и сказал:
Ну, друзья мои, война! В Сараеве убит австрийский кронпринц. Это война!
На Петров день к нам съехалось много народу, - были именины отца, - и за обедом он был объявлен моим женихом. Но девятнадцатого июля Германия объявила России войну…
В сентябре он приехал к нам всего на сутки - проститься перед отъездом на фронт (все тогда думали, что война кончится скоро, и свадьба наша была отложена до весны). И вот настал наш прощальный вечер. После ужина подали, по обыкновению, самовар, и, посмотрев на запотевшие от его пара окна, отец сказал:
Удивительно ранняя и холодная осень!
Мы в тот вечер сидели тихо, лишь изредка обменивались незначительными словами, преувеличенно спокойными, скрывая свои тайные мысли и чувства. С притворной простотой сказал отец и про осень. Я подошла к балконной двери и протерла стекло платком: в саду, на черном небе, ярко и остро сверкали чистые ледяные звезды. Отец курил, откинувшись в кресло, рассеянно глядя на висевшую над столом жаркую лампу, мама, в очках, старательно зашивала под ее светом маленький шелковый мешочек, - мы знали какой, - и это было трогательно и жутко.
Отец спросил:
Так ты все-таки хочешь ехать утром, а не после завтрака?
Да, если позволите, утром, - ответил он. - Очень грустно, но я еще не совсем распорядился по дому.
Отец легонько вздохнул:
Ну, как хочешь, душа моя. Только в этом случае нам с мамой пора спать, мы непременно хотим проводить тебя завтра…
Мама встала и перекрестила своего будущего сына, он склонился к ее руке, потом к руке отца. Оставшись одни, мы еще немного побыли в столовой, - я вздумала раскладывать пасьянс, - он молча ходил из угла в угол, потом спросил:
Хочешь, пройдемся немного?
На душе у меня делалось все тяжелее, я безразлично отозвалась:
Хорошо…
Одеваясь в прихожей, он продолжал что-то думать, с милой усмешкой вспомнил стихи Фета:
Какая холодная осень!
Надень свою шаль и капот…
Не помню. Кажется, так:
Смотри - меж чернеющих сосен
Как будто пожар восстает…
Какой пожар?
Восход луны, конечно. Есть какая-то деревенская осенняя прелесть в этих стихах: «Надень свою шаль и капот…» Времена наших дедушек и бабушек… Ах, боже мой, боже мой!
Ничего, милый друг. Все-таки грустно. Грустно и хорошо. Я очень, очень люблю тебя…
Одевшись, мы прошли через столовую на балкон, сошли в сад. Сперва было так темно, что я держалась за его рукав. Потом стали обозначаться в светлеющем небе черные сучья, осыпанные минерально блестящими звездами.
Он, приостановясь, обернулся к дому:
Посмотри, как совсем особенно, по-осеннему светят окна дома. Буду жив, вечно буду помнить этот вечер…
Я посмотрела, и он обнял меня в моей швейцарской накидке. Я отвела от лица пуховый платок, слегка отклонила голову, чтобы он поцеловал меня. Поцеловав, он посмотрел мне в лицо.
Как блестят глаза, - сказал он. - Тебе не холодно? Воздух совсем зимний. Если меня убьют, ты все-таки не сразу забудешь меня?
Я подумала: «А вдруг правда убьют? и неужели я все-таки забуду его в какой-то короткий срок - ведь все в конце концов забывается?» И поспешно ответила, испугавшись своей мысли:
Не говори так! Я не переживу твоей смерти!
Он, помолчав, медленно выговорил:
Ну что ж, если убьют, я буду ждать тебя там. Ты поживи, порадуйся на свете, потом приходи ко мне.
Я горько заплакала…
Утром он уехал. Мама надела ему на шею тот роковой мешочек, что зашивала вечером, - в нем был золотой образок, который носили на войне ее отец и дед, - и мы перекрестили его с каким-то порывистым отчаянием. Глядя ему вслед, постояли на крыльце в том отупении, которое всегда бывает, когда проводишь кого-нибудь на долгую разлуку, чувствуя только удивительную несовместность между нами и окружавшим нас радостным, солнечным, сверкающим изморозью на траве утром. Постояв, вошли в опустевший дом. Я пошла по комнатам, заложив руки за спину, не зная, что теперь делать с собой и зарыдать ли мне или запеть во весь голос…
Убили его - какое странное слово! - через месяц, в Галиции. И вот прошло с тех пор целых тридцать лет. И многое, многое пережито было за эти годы, кажущиеся такими долгими, когда внимательно думаешь о них, перебираешь в памяти все то волшебное, непонятное, непостижимое ни умом, ни сердцем, что называется прошлым.
Весной восемнадцатого года, когда ни отца, ни матери уже не было в живых, я жила в Москве, в подвале у торговки на Смоленском рынке, которая все издевалась надо мной: «Ну, ваше сиятельство, как ваши обстоятельства?» Я тоже занималась торговлей, продавала, как многие продавали тогда, солдатам в папахах и расстегнутых шинелях кое-что из оставшегося у меня, - то какое-нибудь колечко, то крестик, то меховой воротник, побитый молью, и вот тут, торгуя на углу Арбата и рынка, встретила человека редкой, прекрасной души, пожилого военного в отставке, за которого вскоре вышла замуж и с которым уехала в апреле в Екатеринодар.
Ехали мы туда с ним и его племянником, мальчиком лет семнадцати, тоже пробиравшимся к добровольцам, чуть не две недели, - я бабой, в лаптях, он в истертом казачьем зипуне, с отпущенной черной с проседью бородой, - и пробыли на Дону и на Кубани больше двух лет. Зимой, в ураган, отплыли с несметной толпой прочих беженцев из Новороссийска в Турцию, и на пути, в море, муж мой умер в тифу.
Близких у меня осталось после того на всем свете только трое: племянник мужа, его молоденькая жена и их девочка, ребенок семи месяцев. Но и племянник с женой уплыли через некоторое время в Крым, к Врангелю, оставив ребенка на моих руках. Там они и пропали без вести. А я еще долго жила в Константинополе, зарабатывая на себя и на девочку очень тяжелым черным трудом. Потом, как многие, где только не скиталась я с ней! Болгария, Сербия, Чехия, Бельгия, Париж, Ницца…
Девочка давно выросла, осталась в Париже, стала совсем француженкой, очень миленькой и совершенно равнодушной ко мне, служила в шоколадном магазине возле Мадлэн, холеными ручками с серебряными ноготками завертывала коробки в атласную бумагу и завязывала их золотыми шнурочками; а я жила и все еще живу в Ницце чем бог пошлет… Была я в Ницце в первый раз в девятьсот двенадцатом году - и могла ли думать в те счастливые дни, чем некогда станет она для меня!
Так и пережила я его смерть, опрометчиво сказав когда-то, что я не переживу ее. Но, вспоминая все то, что я пережила с тех пор, всегда спрашиваю себя: да, а что же все-таки было в моей жизни? И отвечаю себе: только тот холодный осенний вечер. Ужели он был когда-то? Все-таки был. И это все, что было в моей жизни - остальное ненужный сон. И я верю, горячо верю: где-то там он ждет меня - с той же любовью и молодостью, как в тот вечер.
«Ты поживи, порадуйся на свете, потом приходи ко мне…»
Я пожила, порадовалась, теперь уже скоро приду.
Драма, экранизация. 1990 год. Режиссер: Игорь Максимчук. В ролях: Татьяна Фесенко (II), Андрей Соколов, Геннадий Коротков и др. По одноименному рассказу И.Бунина. Музыка: Екатерина Комалькова.
